Опоздавшие к лету - Страница 149

149

— Тех так и не нашли?

— Кто тогда кого искал? Это же ужас что было…

— Да, я помню.

— А вы долго были знакомы?

— С Мартом — месяца полтора… Венета приехала позже. А потом началась кутерьма, меня ранило — и все. Нас с Венетой вывезли оттуда одним вертолетом, но я этого уже не помню…

— Кутерьма, — сказала Марина. — Пожалуй, кутерьма — единственно стабильное, что есть в нашей жизни. Скажите, вот вы…— она поискала слово, — старше меня… ну, не смейтесь, я вовсе не хотела сказать: старик, — но ведь старше, правда? Так вот: у вас не возникало ощущения, что все вокруг — это уже как-то по инерции, это механизм… без стрелок, без маятника — одна пружина и шестеренки… даже не так: что все это — только иллюзия действия, движения, а за ним пустота, ничего нет, все, что должно было случиться, уже случилось, и теперь надо как-то отработать… сбросить пар… опять не так: не жизнь, муляж жизни, в ней нет содержания, философии… такое вот… такой вот карнавал; говоришь: маска, я тебя знаю, снимаешь маску — а под ней ничего нет…

Да, подумал Андрис. У него бывало такое… почти такое: например, странное ощущение бездомности — несмотря на то, что у него прекрасная квартира — прекрасная, постоянная и очень удобная для проживания ячейка в громадном сорокаэтажном улье… и почему-то сразу на непонятную бездомность наложилось особое ощущение столицы — огромного, темного, мусорного, по-дурному шумного и страшно скучного города… возвращаться и глотать его пыль?..

— По инерции, без цели и как бы в ожидании чего-то, — сказал он. — Да, пожалуй, есть. Только, мне кажется, жизнь сама по себе — изначально — не имеет ни цели, ни смысла.

— Я не о том, — с тоской сказала Марина. — Без цели и смысла — одно. Это понятно и нестрашно. А живой, движущийся муляж жизни… человек, румяный, веселый, разговорчивый, он ест, пьет, смеется, работает, любит, страдает, если ему порезать руку, то потечет кровь… но если порезать глубже, то там ничего нет… под кожей — ничего нет… причем он сам этого не знает. Его что-то двигает изнутри — не мышцы. Он чем-то думает — не мозгом… и вот этим не-мозгом он думает, что он — как все… а может быть, что уже все — как он. И совершенно непонятно, для чего вся бутафория. Вот что страшно. Вы не смотрели «Последняя осень»?

— Нет.

— Идет везде — такая красивая дешевочка. И там есть очень неплохая сцена: осень, осенний парк, гуляют люди — и вдруг из людей начинают вылетать жуткие твари, и пустые оболочки людей падают на землю, и те, из кого еще не вылетели, страшно пугаются, что-то пытаются делать, мечутся — а на самом деле все они уже заражены, все это в них, все это выело их изнутри — и мечутся вместо людей эти самые твари… но до самой последней секунды человек не знает, что он давно уже не человек, и ведет себя как человек — такая мимикрия…

— То есть вы считаете, что мы не общество, а просто ведем себя как общество?

— Примерно так… да…

Андрис поскреб подбородок.

— Да, — сказал он. — Круто взяли. Круто. Но на чем-то же это должно основываться?

— Очень трудно обосновывать ощущения, — сказала Марина. — Хотя я могу попробовать.

— Я бы очень хотел послушать. Может, еще по кофе?

— Да. А после этой ночи… Хорошо, что завтра суббота.

— Хорошо, — сказал Андрис. Он помахал рукой официантке, показал на чашки: еще два. — А ваш директор — он и по субботам работает?

— И по субботам, и по воскресеньям. Он у нас человек старого закала.

Принесли кофе. Марина в несколько глотков выпила весь, вздохнула, нахмурилась.

— Может, вы устали? — спросил Андрис. — Потом договорим?

— Нет, — сказала Марина. — Устала, но хочется попробовать сформулировать… я ведь все в себе таскаю, никому не рассказываю. Так что на вас я отрабатываю ход мысли.

— Польщен, — сказал Андрис. — Да, хотел спросить: вот эта муляжность жизни — она характерна только для нас или для всего человечества?

Марина помолчала.

— Не знаю, — сказала она. — Я ведь почти нигде не была, только в Китае, и то недолго. Но информация стекается… Думаю, для всего человечества. Но в разных странах — в разной степени и в разных формах.

— И в более передовых?..

— Нет-нет, тут совершенно иной критерий. Техника ни при чем.

Техника и так называемые общественные отношения. Это не более чем индикатор. Сейчас я попытаюсь сформулировать главное… нет, лучше начну с самого начала.

— Ну, давайте, — сказал Андрис с улыбкой.

— Вы слышали, наверное, что все люди — родственники, максимум в девятом колене. Что все знакомы друг с другом максимум через посредников. И прочее в том же духе. Обмен информацией между людьми идет чрезвычайно интенсивный. И все человечество составляет информационную систему из пяти миллиардов ячеек… миллиард — младенцы и идиоты… и у нас нет никаких оснований считать, что эта система не обладает интеллектом. То есть своим собственным нечеловеческим интеллектом. Причем очень может быть, что она обладает им давно. Раньше, вероятно, он был очень медленным, сейчас — быстрее, но все равно — с человеческим интеллектом у него слишком разная, если можно так выразиться, длина волны. Они друг друга не воспринимают…

— «Коллективное бессознательное» — не то же самое?

— Нет, конечно. «Коллективное бессознательное» — то, что возникает в обществе при воздействии на него сверхинтеллекта. Так вот — главной задачей сверхинтеллекта… наверное, лучше сказать: заботой… главной его заботой является выживание в условиях меняющегося мира. А мир меняется, причем очень сильно, под влиянием обычной, повседневной человеческой деятельности. Надо полагать, что сверхинтеллект способен к прогнозированию и понимает, что если дело пойдет так и дальше, то через пять-десять-сто лет на планете прекратится вообще всяческая жизнь. Так? И он принимает решение: привести деятельность человечества в соответствие с интересами всей биосферы. Причем, заметьте, сверхинтеллект не связан какими-либо моральными ограничениями человеческого образца. Он вполне может пойти на сокращение численности населения, на высвобождение каких-то пространств, особо пострадавших от технического варварства… ну как, скажем, решивший похудеть человек не думает о печальной судьбе клеток жировой ткани…

149