Опоздавшие к лету - Страница 74

Ларри вглядывался в лица тех, кто был по другую сторону зеркала, тех, кто за немалые деньги покупал сейчас право безнаказанно убить его. И не говорите мне, что это я во всем виноват, что я провоцирую их и развиваю в них дурные наклонности — черта с два, я только выявляю их, а уж ваше дело, как относиться к людям, платящим большие деньги за возможность убить человека… как за большое удовольствие… билет в шапито стоит вдвое дешевле, чем у нас на трибуну даже, столько, сколько одна десятая патрона, маленький кусочек свинца, годный разве что на грузило для удочки, или несколько порошинок, или пустая гильза, или капсюль, все по отдельности совершенно не страшное… вот эти двое, видимо, друзья, бюргеры старого образца, любители пива, а это фермеры, сбились в кучку, фермеры всегда в городе сбиваются в кучку, парнишка лет девятнадцати, спина кривая, в армию бы не взяли, глаза неприятные — кошкодав, а это, наверное, бывший унтер, сохранились остатки выправки, несмотря на брюхо, еще фермер, почему-то отдельно от тех, а вот это — счетовод? бухгалтер? — волнуется, ладони потные, глазки блестят, вон тот, тот и тот — явно рыночные перекупщики, повадки нуворишские, австралийский солдатик — не настрелялся, что ли, паскуда? — интересно, чем заплатил? — и вот этот, что-то странное — спортсмен? циркач?.. Ладно, ребята, подумал Ларри, вы тут еще полчасика поваритесь внутри себя, пока там Козак продает билеты на трибуны, это мы специально придумали — чтобы вы подзавелись немного, тогда я вас лучше чувствую. Ну, а я пошел.

Для отдыха у него была маленькая комнатка под самой каланчой — Ларри сам выбрал ее, хотя сюда и надо было подниматься по узкой винтовой лестнице, и Козак, приходя его массировать, каждый раз ворчал, что угробит вконец колено. Окно выходило на то, что каждый именовал по-своему: господин Папандопулос — «полигоном», Козак — «стрельбищем», Ларри — просто «дистанцией». Гараж, красные ворота гаража — оттуда старт, площадка перед гаражом, три грузовика, исхлестанные пулями, траншеи, проволочные заграждения, горки гравия и песка, низенькая кирпичная стенка, штабель шпал, несколько цементных труб в пятнадцать дюймов — это все на подходах к зданию. Остальное — внутри, в коридорах и на лестницах. Финиш — на площадке каланчи, как раз над его головой. Еще минут двадцать, и надо идти на исходную… Он посидел, откинувшись в кресле, — удивительное кресло, не сказать, что мягкое — слишком мягкое, — в нем не тонешь, а таешь, даже не выразить словами, как приятно… Минуты шли не быстро и не медленно, нормальным деловым шагом, пришло время вставать, и он встал, проверил световой пистолет, перезарядил его, прощупав пальцами все двадцать пять патрончиков — как их угадаешь, которые тухлые? Все наудачу…— спустился по винтовой лестнице, прошел по коридорам, темным и прохладным, по обычной лестнице — к входу, выщербленные цементные ступени, пересек двор и вошел в гараж. Здесь не выветрился еще запах бензина и масла, честный запах хорошего мужского дела, и на него в который раз накатило: войти, сказать: надоело, — раздать деньги и уйти ко всем чертям — в шоферы, официанты, в матросы… Умом он знал, что не сделает этого, более того, он знал, когда и отчего такое накатывало, но от знания тоска неправоты не становилась менее острой.

Через щель он наблюдал, как Козак ставит стрелков на номера. Пятеро были внизу, «в партере», в специально для них сооруженных укрытиях — прикрывающих не спереди, а сзади, от случайной пули. Остальные десятеро были в окнах первого и второго этажей, и они же должны были держать коридоры и лестницы после того, как он прорвется в здание.

На часах было без трех десять. Ларри снял часы с руки, повесил на гвоздик. Он ощущал уже внимание тех пятнадцати, волны внимания метались от одних ворот к другим, ворот было пять, и никто еще, включая самого Ларри, не знал, из каких он покажется. Он отошел к противоположной стене гаража, прикрыл глаза, прислушался. Внимание было направлено примерно поровну на все ворота. Он подошел ко вторым слева, чуть-чуть приоткрыл калитку. Всплеск. Свистка еще не было. Он вернулся на свое место — теперь все смотрели на те ворота, калитка которых шевельнулась. Изредка кто-то поглядывал на соседние и еще кто-то самый хитрый — на крайние справа.

Десять часов. Ларри слышал, как Козак подносит к губам свисток.

Свисток!

Лавина внимания — горячего, потного, похотливого внимания — на ту калитку! Даже самый хитрый отвлекся. Почти не торопясь, Ларри вышел из второй справа, дошел до траншеи и спрыгнул в нее. Три пули с запозданием ударили в стену гаража…

Он прошел всю дистанцию, как проходил ее обычно, минут за пятьдесят. Бывали случаи, когда это удавалось ему быстрее, за полчаса, бывало — редко — когда все удовольствие затягивалось часа на два. Наверное, раньше он уставал больше, расходовал больше сил, теперь на его стороне были наработанность и опыт, но сказывался общий фон усталости, общее утомление — на грани срыва, подумал вдруг Ларри, я на грани срыва. Еще немного, и этот пацан влепил бы мне в спину. Плохо стал чувствовать спиной. Так уже было. Ладно, осталось два раза. Будем еще аккуратнее. Он сидел в своем любимом кресле, один, Козак размял его и ушел, оставив большущую бутыль лимонада. Что-то мешало Ларри считать, что сейчас все обошлось. Где-то сидела неясная заноза, и Ларри никак не мог ее нащупать. Проклятье… Что-то было не так — совершенно точно, что не так, но что именно, черт возьми… или просто мерещится с усталости? Мерещится… хорошо бы… хорошо бы… что хорошо? А вообще. Два раза всего осталось, два раза, два раза — ура, ура, ура! Троекратное ура в честь господина Лавьери!