Опоздавшие к лету - Страница 176

К оглавлению

176

Сид вдруг заплакал — громко, навзрыд.

— О Господи, — сказала Ника.

— Не обращай внимания, — сказал Грегори. — Поорет и успокоится.

— Он собак боится, — сказала Ника.

— Я тоже не люблю, когда воют, — сказал Грегори. — Но должен же он привыкать. Сид уже не плакал — кричал.

— Нет, — Ника села. — Как он кричит. Нельзя же так.

— Будем бегать к нему — он привыкнет и будет реветь постоянно.

Пусть выплачется один раз.

Минуты две они пытались не обращать внимания на крик.

— Сколько же у него сил…— пробормотал Грегори. Похоже, ему становилось не по себе.

— Я схожу посмотрю, — сказала Ника. — Вдруг что-нибудь…

Крик перешел в какой-то хрип.

— Я сам, — сказал Грегори. Он натянул трусы и шагнул к двери. — Я ему покажу…— и Ника поняла, что Грегори испуган. На каком-то немыслимом звуке хрип оборвался, и слышны были только удаляющиеся шаги Грегори, скрипнула дверь… Ника, замерев, прислушивалась. Ничего. Ни звука. Как долго… Она вскочила, стала искать халат. Халата не было, под руку ей попались шорты, она натянула их, ни майки, ни рубашки — плевать… Свет в коридоре горел, и дверь в детскую полуоткрыта. Ника вдруг вспомнила об игрушечном револьверчике, вытащила его и маленькими шажками приблизилась к двери. Вообще у Грегори может хватить ума пугнуть ее сейчас из-за угла… Грег! — позвала она. Молчание. Нет — короткий звук, будто проволокли что-то тяжелое. Ника заглянула в дверь.

Света из коридора в комнату попадало достаточно, чтобы увидеть все — и ничего не понять. Где прямой свет ложился на пол, ковер был чист, но по сторонам от светлой полосы копошилось что-то темное, по колено и выше, похожее на плотную пену, и вдруг там, под пеной, что-то дернулось, пена прорвалась, на миг показалась костяная рука, судорожно сжалась и исчезла; и снова звук, будто рывком проволокли плотную тяжесть. Левее, у стены, стояла кроватка Сида, и в кроватке копошилась эта же пена, а за кроваткой Ника увидела будто бы наклонившегося вперед человека, нет, не человека — что-то округлое, плотное, сжатое, похожее на боксерскую перчатку в человеческий рост, и в следующий миг то, что там было, распрямилось, и Ника поняла, что оно на нее смотрит. Она стояла, оцепенев, не в силах ни шевельнуться, ни крикнуть, потому что крикни она или шевельнись — смерть, нет, что-то еще более страшное и более неотвратимое… То, что там стояло, с тошнотворным чмоканьем выдвинулось из-за кроватки и вдруг раскрылось, именно как перчатка, и из него выпал, тут же исчезнув в пене, крошечный скелетик. Ника отшатнулась, и потому метнувшиеся в нее раскручивающиеся спирали ее не достали: одна почти задела лицо, а другая ударила в револьверчик и с нечеловеческой силой рванула его на себя. Хрустнули пальцы. Ника попятилась, не в силах повернуться и бежать. В темноте усилилась возня, раздался хруст, будто давили стекло. Продолжая пятиться, не отрывая глаз от страшных дверей, она дошла до спальни — и вдруг поняла, что и в спальне кто-то есть. Ее швырнуло из дому — и, воя, она побежала, не разбирая дороги, не понимая, кто перед ней, уворачиваясь от людей, от рук, и когда ее уже схватили и держали, она продолжала бить, кусать, царапать — и выла, выла… ей сделали укол — она поняла, что это укол, — и тут же руки и ноги перестали слушаться ее, рот наполнился слюной, а на лицо упало что-то липкое, душное, жаркое — смерть… и она не захотела сопротивляться. А потом — сразу — она открыла глаза. Очень белый свет, и шум в ушах, как далекая музыка… и тошнит. Что-то было? И вообще — где я? Она подняла голову. Кто-то сидел рядом, но она никак не могла увидеть лицо — все плыло.

— Ника, — сказал сидящий и наклонился, и голос показался ей знакомым.

Она заморгала глазами, и пелена рассеялась. Это был Бенефициус.

— Вы, — сказала Ника. — Господи, где это я? Что случилось?

— Ничего, — сказал Бенефициус, — ничего. Все бывает. Это гипнологическая клиника.

— У меня… что-то… не так?

— Да, немного. Вы же знаете, как это случается… да и потом — такая жара…

— Почему жара?

— Не знаю. Никто не знает.

— Нет, подождите… Что со мной было?

— Ну вы же слышали, наверное: это называется «поймать кодон».

Когда человек вдруг начинает видеть и слышать то, чего нет… галлюцинации без наркотиков.

— Да-да-да… Я действительно что-то видела… что-то страшное.

Но я не помню. Что я видела, Лот?

— Не знаю. Вы бежали по улице и кричали. Будто убегали от кого-то. Это неважно. Не пытайтесь вспомнить. Главное, что вы пришли в себя. Вам скоро сделают еще один укол, и вы опять уснете. Хорошо?

— А вы будете здесь?

— Я никуда не уйду.

— Как хорошо… Лот! Почему я ничего не помню? Чего я не помню, Лот?

— Не нужно пока вспоминать. Потом. Старайтесь не думать.

— Хорошо. Я не буду думать. Только останьтесь со мной.

— Я останусь.

— Не уходите никуда, ладно?

— Никуда.

— Лот…

— Что?

— Скажите мне что-нибудь…

— Все будет хорошо.

— А еще?

— Все будет хорошо.


Ника тонула в собственном сне — выплывала на секунду, чтобы глотнуть воздуха, и снова погружалась в зеленую бездну; потом она открыла глаза там, внизу, и увидела дно, увидела то, что ее ждет: буро-коричневая, медленно шевелящаяся масса, похожая на громадную амебу, ленивую и равнодушную, знающую наверняка, что пища не денется никуда… мимо Ники медленным градом падали, закрыв глаза, птицы с бессильными крыльями — и из последних сил она забарахталась, продираясь сквозь зелень, сквозь ставшую вдруг густой, как патока, воду; она всплыла, открыла глаза — синеватый свет сбоку и спасительный холод — она лежала, совершенно голая, на измятой простыне, подушка и одеяло исчезли, она перегнулась через край кровати и увидела их — и сама, преодолевая не боль, не слабость — тошноту во всем теле, — сползла на пол, чудом — так качало — поднялась на четвереньки, потом, цепляясь за кровать, — на колени. Так она стояла долго, привыкая к непонятным ощущениям в теле: тошноте в руках и ногах и мятному холоду в животе; голова не кружилась, а раскачивалась, как маятник, но все меньше и меньше. Наконец Ника смогла встать на ноги. До подоконника было два шага. Мягкое жужжание ее не обмануло: это был кондиционер, он работал, и Ника нашла регулятор и выкрутила его до отказа: через минуту прохладная струя стала ледяной, Ника наклонилась и подставила под нее лицо, голову, грудь — это было упоительно.

176