Опоздавшие к лету - Страница 145

145

Андрис не стал прерывать его. Он слушал, не особо вникая в суть, — знал, что все нужное задержится в памяти. Задержится, подгонится одно к другому… Ему трудно было на следственной работе: там все формализовано и требует постоянного перевода мыслительных процессов, которые совершаются сами собой, на язык официальных документов. Хотя всего-то и надо: набрать как можно больше информации и ждать, когда сложится картина. Не торопиться. Не гнать гусей. Не выхватывать рыбку из котелка… Но что-то жуткое, завтрашнее было в бору, процветающем по воле человека, но не для человека. Какое-то новоявленное, новомасштабное чудовище Франкенштейна… Не нагнетай, сказал он себе. Не так все жестко — вон собираются там сегодня ночью и намерены веселиться… ну, не веселиться — расслабляться, так будет вернее…

— А как вы думаете, Рене, — неожиданно для себя сказал он, — нет ли связи между Жестяным бором и тотальным отказом от наркотиков?

Рене замолчал и ошарашенно посмотрел на него.

— Связи? — переспросил он. — Какая тут может быть связь?

— Не знаю, — сказал Андрис. — Просто и то и другое — явления уникальные и очень локализованные.

— Ну, таких-то уникальных и локализованных явлений можно назвать еще много.

— Например? — Андрис наклонил голову.

— Например… например…— Рене поморгал. Потом нахмурился и посмотрел на Андриса уже как-то иначе — не так, как до сих пор.

— Не будет примеров? — поинтересовался Андрис.

— Подождите, подождите…— пробормотал Рене. — Не так сразу.

Во-первых, несовпадение по времени… и потом — механизм?..

— Несовпадение — ерунда, эффект может быть кумулятивным. — Андрис чувствовал, что его понесло. — А что касается механизма — да какой угодно! Такая масса растительности — пожалуйста: изменение электрической емкости, колебания ее — проверял кто-нибудь? Изменение зарядов? Тепловое излучение, ультрафиолетовое излучение, инфразвук? Всякие летучие вещества, фитонциды, например…

— Феромоны…— прошептал Рене; глаза его стали круглыми, он смотрел на Андриса, как Вальтасар на стену. — Так он и гнал нас феромонами… мне и в голову… никому в голову… Андрис чувствовал, как собирается кожа на спине. Он знал, что такое феромоны — слово было сказано, и сразу стало понятно, что именно то слово…

— Что с вами? — шепотом спросил Тони.

— А? — Андрис повернулся к нему. Лицо Тони было напряжено, как у человека, который опасается неприятного розыгрыша.

— Я говорю — вы как будто змею увидали.

— Да, че, — сказал Рене. — Именно змею. Знаешь, что такое феромоны? Это такие летучие вещества, которые влияют на поведение. Раньше считалось, что феромоны бывают только у насекомых…

— Ну и?..

— Оказалось, что люди ничем не хуже насекомых.

— Понятно…— протянул Тони. — Да, это многое объяснило бы…

— Этим многое и объясняется, — сказал Андрис. — Феномен толпы, например.

— Да, — сказал Тони. — Я о том же.

— Надо поговорить с ребятами, — сказал Рене.

— Есть с кем? — спросил Андрис.

— Вы хотите?

— Очень.

— Тогда дня через два-три — вот прокачаем историю с миллионами… И Марину можно будет пригласить…

— А что за Марина?

— Интересная дама. Из института Радулеску — работает там на программном муляже мозга. Умница. Недавно «круглый стол» проводили — «Экология и нравственность», — о, как она нашего Сатируса гоняла! Есть у нас такой Сатирос, большой поборник нравственности, его студентки Сатирусом прозвали. Пух и перья.

— Э-э…— Андрис нахмурился, вспоминая. — Сомерс?

— Да. Она по мужу — Сомерс. Только он от нее сбежал. Вообще он, конечно, сукин сын. Пустил слух, что она — дочь мутанта.

— Так, — сказал Андрис. Все встало на места. Он вспомнил. — Вспомнил. Где я ее видел. То есть не ее.

— Так вы уже знакомы? — спросил Рене.

— О! — сказал Тони. — Более чем. Дядюшка ночью вынес ее из огня.

— Из какого огня?

— Из самого натурального. Ты еще не слышал про пожар в «Клубе Одиноких Генералов»?

— Так вы там были? — закричал Рене. — А чего же вы молчите?

Что там было? Правда, что бомба?

— Правда, — сказал Андрис. — Граната с термитными шариками.

Семь человек сгорело, в том числе и бомбист. — Всех, кто был возле лифта, просили говорить именно так. Андрис не слишком верил в действенность подобных методов, но просьбу, конечно, уважил.

— И кто же? Полосатики?

— Это кристальдовцев так зовете?

— Их самых.

— Похоже, что да. По крайней мере, они там были.

— Гады, что делают… Семь человек, говорите?

— Шесть — и бомбист.

— Все равно семь… Ах, черт. — Рене потер лицо. — Как-то даже не верится, что у нас — такое…

— Ну почему, — сказал Андрис. — Мы — страна с давними террористическими традициями.

— Да, — сказал Рене. — Конечно. Но это всегда было где-то не у нас — на юге, на западе… У нас было спокойно… на уровне рядовой уголовщины. Бомбы не взрывали.

— Бомбы, — сказал Андрис. — Бомбы — еще не всё…

Бомбы действительно были только цветочками. …Согласно теории Хаппы — монография «Сублимация демократии», год издания тысяча девятьсот девяносто восьмой, тираж сто тридцать экземпляров, «для служебного пользования», — терроризм в нашей стране давно утратил свою начальную философию возмездия, превратившись постепенно в рядовую фазу развития любого общественного движения в условиях социальной или политической пассивности большинства населения. Посылка эта формулировалась в прологе, а дальше шла исключительно интересная глава, в которой подробно, шаг за шагом, прослеживался путь Кронта и Миксона от попыток отстоять права парламентской оппозиции до организации диверсий на железных дорогах; притом особо подчеркивалась роль парламентского большинства, серией последовательных противоречивых законов буквально заставивших оппозицию взяться за оружие; приводились слова Кронта, сказанные на суде: честный абсолютизм гораздо лучше виляющей жопой конституции — по крайней мере нет чувства, что тебе поминутно наставляют рога. Семь десятилетий, прошедших с тех пор и до окончания войны — период конституционной монархии, — были, по сути, периодом отработки метода. Любая партия или общественное движение, пытаясь добиться популярности в массах и завоевать если не большинство, то хотя бы значительное число мест в парламенте, натыкались на надежную жесткую блокировку — причем в полном соответствии с законом — своей агитационно-пропагандистской деятельности; одновременно в слоях населения, поддерживающих это движение, начинались репрессии — разумеется, под иными предлогами. Рано или поздно формировалась группа наиболее активных деятелей, которые переходили к террористической деятельности — как правило, нацеленной против монарха, крупных сановников и наиболее одиозных работников репрессивных учреждений. Стереотип развития событий соблюдался с таким постоянством, что даже пацифисты, набравшие немалую силу в конце двадцатых годов, в середине тридцатых перешли к диверсиям на военных объектах; их, разумеется, тут же всех перевешали. После войны, с отречением последнего императора и провозглашением республики, ситуация изменилась незначительно: двухпартийный блок — либеральной и конституционной партий, — изо всех сил стремившийся к сохранению статус-кво, не мог препятствовать образованию новых партий, но всеми возможными методами не допускал роста их влияния — вплоть до большого террора семидесятых-восьмидесятых годов. Партийные активисты, видя, как отправляются в лагеря их соратники, брались за оружие — что давало повод властям для усиления репрессий. Кроме того, существование терроризма вызывало у населения неприятие политической деятельности вообще, поскольку иных проявлений этой деятельности население просто не знало. Активисты же, сталкиваясь с пассивностью и даже враждебностью масс, почти сразу переходили к насильственным методам, считая — и не без оснований — все прочие методы недейственными. Замыкался — и к началу девяностых годов замкнулся — порочный круг. Либерализация режима привела только к взрыву терроризма всего спектра: от ультралевого до махрово-правого. События девяносто шестого года, когда страна несколько дней находилась на грани установления военной диктатуры, — прямое следствие этого… Хаппа воздерживался пока

145